Утонув в глубинах сознания, я услышала слабый голос, зовущий меня. Вот только я не хотела просыпаться. Я хотела и дальше пребывать погружённой в море сна. Однако голос продолжал звать меня.
— Розмайн, проснись.
Когда я почувствовала, что меня трясут, мне ничего не оставалось, как медленно открыть глаза.
— У-м-м…
Веки казались опухшими и тяжёлыми. Возможно, из-за того, что я слишком много плакала, в висках покалывало. И вдобавок, похоже, у меня был жар.
— Главный священник? Юстокс? Экхарт? — удивлённо произнесла я.
Не понимая, почему они все находятся рядом, я огляделась и вспомнила, что нахожусь в потайной комнате. Судя по всему, прочитав письмо, я заснула в слезах.
Смотря на Фердинанда и двоих позади него, я медленно оторвала голову от стола. Должно быть, я заснула в неудобной позе. Тело то тут, то там болело.
— Ой-ой…
Когда я окончательно поднялась, Фердинанд нахмурил брови и сказал:
— Как же с тобой сложно… Ты ужасно выглядишь. Весь твой вид говорит, что ты глубоко несчастна.
Я тут же надула губы.
— Очень грубо говорить такое девочке.
— Но это правда.
«А это было ещё более грубо», — подумала я, но не сказала.
— Твоё лицо не только опухло от того, что ты плакала, но и перепачкалось чернилами, поскольку ты заснула, уткнувшись щекой в письмо. Всё настолько плохо, что я могу разобрать буквы у тебя на лице, — сказал Фердинанд.
Я мягко коснулась щеки, на которую указал Фердинанд, затем посмотрела на стол и испуганно вскрикнула:
— О не-е-е-ет! Буквы в письме размылись!
— Забудь о письме, которое ты уже прочитала, и сделай что-нибудь со своим ужасным лицом.
— Меня больше волнует письмо, а не лицо! — возразила я, схватившись за голову.
От слёз письмо размокло, и чернила поплыли, так что теперь, высохнув, оно стало едва читаемым.
— Главный священник, есть ли какая-нибудь полезная магия, которая могла бы восстановить письмо?!
— Как насчёт магического инструмента, который может полностью удалить чернила?
— Это испортит письмо до конца!
— Разумеется, — ответил Фердинанд с бесстрастным лицом и кивнул.
От этой сцены Юстокс прикрыл рот рукой, чтобы сдержать смех. Фердинанд же, пристально глядя на меня, тяжело вздохнул.
— По крайней мере, твоё состояние лучше, чем я ожидал.
Насколько я поняла, когда пришло время готовиться к отбытию в замок, Фран активировал магический инструмент на двери потайной комнаты, чтобы позвать меня, но, видимо, я спала, а потому не заметила. Беспокоясь, что я могла потерять сознание, Фран связался с Фердинандом, и тот пришёл проверить, что со мной.
— Войдя в потайную комнату, мы удивились, обнаружив вас, юная леди, лежащую на столе без сознания. Но поняв, что вы просто спите, почувствовали огромное облегчение, — сказал Юстокс, а затем добавил: — Особенно господин Фердинанд.
Фердинанд, велев Юстоксу воздержаться от ненужных комментариев, посмотрел на меня.
— Не надумай лишнего. Я просто вспомнил, что произошло в палате покаяния.
— Господин Фердинанд, а что именно произошло в палате покаяния? — с сияющими от любопытства глазами спросил Юстокс.
Фердинанд чуть поднял руку, останавливая его, а затем коснулся моих лба и шеи.
— Лихорадки нет. Пульс в норме. И, похоже, магическая сила тоже стала стабильной.
— Если не считать физического состояния, то чувствую я себя совсем неважно. Мне очень одиноко. Но у меня есть цель, так что я справлюсь. Я приложу все силы, чтобы собрать и пополнить новыми книгами собственную библиотеку.
Услышав моё заявление, Фердинанд скривился.
— Не похоже, что ты так уж неважно себя чувствуешь, но пускай. Сейчас нужно привести в порядок твоё ужасное лицо.
— Главный священник, пожалуйста, не говорите каждый раз таких грубых слов, — пожаловалась я, вперившись взглядом в Фердинанда.
Он же в свою очередь достал штап и, направив на меня, сказал:
— Задержи дыхание.
Совершенно не понимая, о чём он, я наклонила голову набок. В тот же момент из штапа вылетел шар воды и врезался мне в лицо.
— Бгха?!
К тому моменту, когда я поняла, что он использовал ту же очищающую магию, которую применил в монастыре Хассе для очистки папиного плаща, я успела захлебнуться в водяном шаре, пусть тот и мгновенно пропал. Исчезла даже вода, которую я непреднамеренно вдохнула, оставив после себя лишь неприятное ощущение в носу.
— Кхе! Кхе! У меня нос болит.
— Идиотка. Почему ты не задержала дыхание?! — воскликнул Фердинанд.
Я в свою очередь обвинила его в том, что он не объяснил нормально. Вот если бы он не просто сказал: «Задержи дыхание», а сообщил, что собирается использовать очищающую магию, то я бы сделала всё как надо.
Пока Юстокс похлопывал меня по спине, я, уставившись на Фердинанда, продолжила:
— Главный священник, вы никогда не удосуживаетесь объяснить всё, как полагается.
На мой упрёк Фердинанд только фыркнул, а затем сказал закрыть глаза, поскольку собирается использовать исцеляющую магию. Получив объяснение, на этот раз я сделала, что велено. После этого я почувствовала, как его рука легла мне на глаза.
— Исцеление Лонгшмер, — пробормотал он.
Мои глаза залил мягкий зелёный свет, после чего припухлость глаз сразу исчезла.
— Я очень признательна вам, главный священник.
— Теперь на тебя хотя бы можно смотреть. Сколько же от тебя хлопот, — устало произнёс он.
Затем взгляд Фердинанда остановился на письме в моей руке. Я поняла это по тому, как прищурились его глаза. Когда я задумалась, в чём причина, он вдруг протянул руку.
«Он хочет отобрать письмо?!»
Я тут же спрятала письмо за спиной. В следующий момент Фердинанд положил руку мне на голову и начал двигать ею, так что казалось, будто он мог свернуть мне голову. Со словами: «Очень хорошо» он тряс меня из стороны в сторону. В результате у меня перед глазами всё закружилось.
— П-постойте! Что вы вообще делаете?!
— Я просто вспомнил, что ещё не похвалил тебя, — ответил мне Фердинанд.
«Вот так трясти голову — называется по его мнению похвалой?» — хотела спросить я, ощущая, что будет лучше, если Фердинанд больше никогда не станет хвалить меня.
— Я сделала что-то достойное похвалы?
— Разве ты не стала лучшей на первом году обучения? Это письмо напомнило мне, что я не похвалил тебя, несмотря на то, что являюсь твоим опекуном.
— Главный священник, вас тоже хвалили, когда вы становились лучшим?
После моего вопроса Фердинанд тепло прищурился, словно на него нахлынуло какое-то очень важное воспоминание. В то же время на его лице отразилась тоска. Я впервые видела его таким. Кстати говоря, он даже извинялся передо мной за то, что мне пришлось пропустить церемонию награждения. Возможно, становление лучшим являлось важным для него воспоминанием.
— Главный священник, кто вас хвалил?
— Мой отец, — ответил Фердинанд.
Он рассказал, что после церемонии крещения его привели в замок и дали комнату в северном здании. Поскольку он и отец жили в разных местах, поговорить они могли лишь за ужином. Вот только из-за присутствия Вероники Фердинанду, стремившемуся свести к минимуму контакты с ней, приходилось есть молча. В результате он говорил только тогда, когда к нему обращались. Такое положение дел продолжалось до тех пор, пока Фердинанд не поступил в дворянскую академию.
В ту ночь, когда Фердинанд стал лучшим среди первокурсников, его впервые вызвали в комнату отца. А поскольку в общежитии дворянской академии существовало разделение: второй этаж предназначался для мужчин, а третий для женщин, комнаты герцога и герцогини располагались на разных этажах, так что Вероника не могла последовать за ним. С тех пор, как Фердинанд вошёл в замок, эта встреча стала первой настоящей возможностью пообщаться отцу и сыну.
Сильвестр тоже присутствовал и вместе с отцом хвалил Фердинанда за то, что тот стал лучшим на первом году, а также в красках рассказал, что произошло в дворянской академии. Их отец слушал рассказ с умиротворённым выражением лица и тепло щурился. Обычно отец никогда не смотрел Фердинанду в глаза, но в тот раз он смотрел на сына и внимательно слушал, что Фердинанд говорил ему.
Это стало драгоценной возможностью отцу и сыновьям поговорить всем вместе, поскольку им никто не мешал. С тех пор для них стало традицией беседовать ночью, когда герцогская чета посещала дворянскую академию. Похоже, все легенды о Фердинанде возникли из-за того, что он прикладывал все силы, чтобы заслужить похвалу от отца во время этих редких встреч.
— Неужели ваш отец хвалил вас таким же образом, как вы меня ранее?
Мысленно я уже хотела отругать бывшего герцога за подобную похвалу, но Фердинанд со словами: «Вовсе нет» — покачал головой. Похоже, что эта «головокружительная похвала» была собственным изобретением Фердинанда. Это объясняло, почему в похвале недоставало доброты.
— Тогда, главный священник, пожалуйста похвалите меня так, как отец хвалил вас.
— Как мой отец? — переспросил он.
Когда я развела руки, тем самым говоря: «Ну же, хвали меня!» — Фердинанд сел на стул, на котором ранее сидела я, обнял меня и прижал к себе. Я широко распахнула глаза, не ожидав, что у дворян мог быть столь близкий контакт между отцом и сыном.
Не обращая внимания на то, что я удивлённо вскрикнула, Фердинанд нежным голосом, какого я от него никогда не слышала, произнёс:
— Молоде́ц, Фердинанд. Эренфест не мог и мечтать о лучшем кандидате в аубы. Я горжусь тобой.
— Я понимаю, что ваш отец был добрым человеком, но не могли бы вы, пожалуйста, заменить ваше имя на моё? — спросила я, надувшись.
Я вообще не почувствовала, что эта похвала предназначалась мне, так что потребовала переделки фразы.
— Молоде́ц, Розмайн. Эренфест не мог и мечтать о лучшем кандидате в аубы. Я горжусь тобой.
На этот раз похвала предназначалась мне, вот только Фердинанд произнёс её совершенно монотонно. Возможно, всё потому, что образ отца из его воспоминаний исчез к этому моменту. Я недовольно подумала, неужели Фердинанд так и не собирается похвалить меня нормально?
— Эм, я была бы признательна, если бы вы добавили в голос немного эмоций… — снова пожаловалась я.
— Этого более чем достаточно, — фыркнул Фердинанд и отпихнул меня.
Его поведение показалось мне довольно грубым. Я была уверена, что этому он научился не у отца. Хотя Фердинанд мои опекун и должен заменять родителей, я не могла не задаться вопросом, не слишком ли ужасно он обращается со мной?
Я надулась от возмущения, но затем выдохнула, подумав: «Наверное, он действительно не привык хвалить других…»
Я знала, что у Фердинанда не сложилось близких отношений с семьёй или другими людьми, а потому он показывал себя неуклюжим в подобных делах. Однако всё оказалось даже хуже, чем я думала. Он мог общаться с отцом всего лишь по нескольку дней в году.
Я сама нечасто хвалила кого-то во времена Урано, но время, проведённое в нижнем городе, избавило меня от неуверенности, когда требовалось хвалить кого-то или говорить об их хороших сторонах.
«Возможно, подобное образование нужно и Фердинанду?» — подумала я, главным образом надеясь, что он начнёт хвалить меня чаще.
— Главный священник, я буду стараться, поэтому, пожалуйста, хвалите меня так по нескольку раз в год.
— Если ты станешь лучшей и на следующем году.
«П-постойте. Не слишком ли высокие требования?!» — хотела я закричать, чувствуя, что задача оказалась довольно сложной. Возможно, для меня было лучше отказаться от похвалы Фердинанда. Вот только теперь, когда я оказалась лишена прежней связи с нижним городом, моя жизнь, вероятно, должна была стать словно путь через бесплодную пустошь, где нет человеческого тепла… Или, по крайней мере, я так чувствовала.